102 года отметила в нынешнем году выпускница школы №5 Аза Тахо-Годи. Аза Алибековна — ученый, философ, переводчик, доктор филологических наук, с 1962 по 1996 годы заведовала кафедрой классической филологии МГУ, заслуженный профессор МГУ. В научных кругах она известна не только как ученый — долгие годы Аза Алибековна была спутницей жизни крупнейшего русского философа и филолога XX века Алексея Федоровича Лосева.
Сегодня Аза Тахо-Годи — хранительница наследия Алексея Лосева, она основала и возглавляет библиотеку истории русской философии и культуры «Дом А.Ф. Лосева» на Арбате.
Своими воспоминаниями о школьных годах во Владикавказе в конце тридцатых – начале сороковых годов прошлого столетия Аза Алибековна поделилась с московским журналистом, выпускницей нашей школы (1987 года) Еленой Алешкиной.
— Аза Алибековна, расскажите о своей семье.
— Мой дед Петр Христофанович Семенов родился в 1856 году в казачьей станице Терской близ города Моздока, в 1891 году приехал жить во Владикавказ, где вместе с женой Вассой Захаровной Лерман купил дом на улице Осетинской.
Дедушка был собирателем казачьих песен, преданий, сказок, знатоком казачьего быта. Печатался в «Терских ведомостях», а бабушка Васса Захаровна владела пансионом для мальчиков. В доме жили обучающиеся во Владикавказском реальном училище русские, грузины, осетины, армяне, чеченцы, дагестанцы, у которых не было родни в городе. Подростки получали образование на основе объединявших всех русской культуры и русского языка. В этой интеллигентной и образованной семье было шестеро детей. Мой дядя, профессор Леонид Петрович Семенов, кстати, тоже выпускник владикавказской гимназии №5, более полувека своей жизни посвятил изучению Кавказа и литературного наследия Михаила Юрьевича Лермонтова. Написал книги «Лермонтов и Коста Хетагуров», «Лермонтов и Лев Толстой», «Лермонтов на Кавказе», «Лермонтов и фольклор Кавказа». Он также принимал участие в подготовке академического издания сочинений Коста Хетагурова, юбилейных сборников, посвященных поэту, нартского эпоса.
— Ваш отец, известный на Кавказе революционер, сподвижник Махача Дахадаева, государственный деятель Алибек Тахо-Годи тоже учился в школе №5…
— Верно, но родом он из Дагестана, во Владикавказ, к родственникам, был отправлен после смерти родителей. Мой отец рано осиротел. Его семья была в родстве с семьей жившего во Владикавказе Магомеда Далгата, врача, ученого, депутата IV Государственной думы. Сначала маленького Алибека взял к себе Башир Далгат, потом — друживший с Далгатами и Коста Хетагуровым писатель Батырбек Туганов, женатый на Ольге Захаровне Лерман, а затем уже он попал в пансион моей бабушки по материнской линии Вассы Захаровны Семеновой, родной сестры Ольги Захаровны Тугановой. В доме Семеновых Алибек встретил свою любовь, мою маму, юную Нину Семенову.
После окончания владикавказской гимназии, отец поступил в Московский университет, стал юристом, был народным комиссаром продовольствия и просвещения Дагестана. В 1929 году его перевели в Москву, где он занимался вопросами образования, был заместителем заведующего сектором начальных и средних школ ЦК ВКП(б). В 1937 году отца арестовали, обвинив в контрреволюционной деятельности, и расстреляли, когда мне еще не исполнилось пятнадцати.
Меня, брата Махача, а потом и младшую сестру Миночку отправили из Москвы во Владикавказ к нашему родному дяде Леониду Петровичу Семенову, жившему в отчем доме со своей старшей сестрой Еленой Петровной Ждановой, известной во Владикавказе учительницей школы № 5. Дядя не побоялся приютить опальных родственников, горячо полюбил детей, меня и Миночку со временем научил искусству научной работы.
Родственники сказали, что я пойду в лучшую школу города, в которой когда-то учился мой отец, но энтузиазма эта новость не вызвала.
— Почему?
— Дело в том, что мне нечего было надеть, не пойдешь ведь в школу в летнем платьице с оборками цвета персика! Тетя Лена нашла выход. От старого черного хорошей шерсти маминого платья остался целым только верх. Не беда: нижнюю часть отрезают и выбрасывают, в руках тетки — простоватый серый кусок ткани, который, недолго думая, она красит сама в черный цвет. Материя, сразу видно, разная, но цвет якобы черный. А как пришить? Это уже труднее. В ход идет талант приятельницы, мамы школьного зам.директора по хозяйственной части (попросту завхоза, но из «бывших», «благородных») некоего Аркадия Николаевича. Аркадий обитает на совершенно замечательных антресолях бывшей гимназической церкви — там поместилась не одна квартира для учителей и сотрудников школы. Мама Аркадия помогает тете соединить детали, и я получаю замечательное платье к первому сентября.
Поскольку чулки у меня черные, а старые парусиновые туфли на низком каблуке серые, то я их сама немедленно крашу черной ваксой и оказываюсь вся в трауре, но выгляжу вполне эффектно.
Платье было единственным, другого наряда в школу я не носила и ученик из параллельного восьмого — некий Заремба — распространил слух о том, что я ношу траур, а по кому — великая тайна. На голове я пристроила старый бархатный берет, в Москве, откуда я прибыла во Владикавказ, они тогда были в моде.
Школу я очень полюбила уже за одно то, что она на горке, и к ней надо подниматься уступами, и тебе навстречу ветви деревьев — свисают из-за стен бывшего генерал-губернаторского сада (теперь там военный госпиталь), вьются лозы дикого винограда, цепляются цепкими щупальцами по стене, цветущие магнолии вот-вот как будто заглянут в школьные окна. Мощные орех и каштан в обширном школьном дворе, зеленый ковер лужаек — никак их не вытоптать мальчишкам.
В школе упоительная прохлада (стены старые, толстые), лестница белая, разделяясь на два марша, торжественно ведет на второй этаж. Чего-то явно не хватает на просторной площадке второго этажа?.. Ну, конечно, портрета царствующего государя. Со временем там появился бюст лидера пролетарского государства Владимира Ленина.
Школа мне полюбилась может быть еще и потому, что она оставалась в эти годы (конец 1930-х) удивительным анахронизмом. Как бывало в старину, квартира директора школы располагалась при школе. Директор, мощная, грузная, грозная Татьяна Ивановна Раздорская, обитала на втором этаже в огромной квартире: одна из комнат — настоящий дворцовый зал.
А жили там — сама Татьяна Ивановна, ее младшая дочь со своей дочкой Ирочкой и сестра Нина Ивановна — одни женщины. Самое интересное, что Татьяна Ивановна была дальней родственницей Семеновых: сестра моей бабушки Вассы Захаровны, а именно Надежда Захаровна, — жена Федора Ивановича Раздорского, женой брата которого была Татьяна Ивановна.
Семья Раздорских была талантлива. Особенно известен Владимир Федорович Раздорский (1883–1955), профессор-ботаник, ученый европейского масштаба, открытия которого признаны всей наукой. Свое открытие (в работе «Архитектоника растений», о строительной механике растений, где растение рассматривается как живой организм, обменивающийся с окружающей средой информацией, материей, энергией) он сумел сделать, использовав механико-математическое образование, полученное в Высшем техническом училище (позднее Бауманском), которое заставил окончить его отец, Федор Иванович (инспектор народных училищ Владикавказа, если не ошибаюсь)
Татьяна Ивановна пользовалась большим авторитетом в педагогическом мире, держала на большой высоте школу (так и хочется сказать, гимназию), и когда она умерла (в мою бытность в последнем классе), началось постепенное падение некогда замечательной, как тогда называли «образцовой», школы.
Татьяна Ивановна, не показывая другим, относилась ко мне и Миночке по- родственному. Когда мы, девчонки, освобожденные от физкультуры у добрейшего Шуры Варизиди (грека), решив помочь своим сотоварищам и прекратить нудный урок, стали незаметно на железной печке жечь серу и всех отпустили, так как многим стало плохо, Татьяна Ивановна расследовала это дело. Она знала, что я принимала в этом безобразии участие, но меня не наказала, как и других. Сделала вид, что преступник не найден.
Миночку Татьяна Ивановна приглашала к себе на елку. Когда для внучки Ирочки понадобились занятия по французскому, меня пригласили ей преподавать. Это была скорее забава, так как мы с Ирочкой играли в лото и так учили французские слова. Этим методом пользовалась когда-то моя madame. И я по ее стопам, помня давние уроки, произносила, глядя на курительную трубку: «la pipe de Stalin», или на ступку: «le mortier et le pilon». Мы учили стихи, которые я когда-то учила с madame. Мне даже платили за уроки, а вдобавок дарили шоколадки. Надо сказать — мне везло на учеников. В Москве студенткой учила я немецкому (спасибо маме), а так как очень уставала от всяких нагрузок, то рада бывала, если ученик заболевал или пропускал уроки (я обычно ездила к ученикам).
Тренировала я по английскому языку сына наших друзей Павлика Авакова, когда многие годы спустя приезжала к маме в Орджоникидзе летом. Мы с ним бойко разговаривали.
— Помните ли своих учителей?
— Помню по именам. Не в силах забыть старого учителя черчения и рисования Леонида Митрофановича Колесникова. Он учил еще моего отца Алибека. Чертила я плохо и, качая головой, старик говорил: «Ну, что же ты, девочка, так плохо чертишь, а твой отец так хорошо чертил!».
Когда сдавали к зачетам чертежи, задания за меня делали мальчики, а я только ставила свою фамилия, но Леонид Митрофанович делал вид, что ничего не замечает. Вот в этом и была для меня прелесть Школы №5: прошлое и настоящее смыкалось, прошлое не умирало, несмотря на попытки искоренить его.
Или, например, наш географ Всеволод Васильевич Ермаков. До революции он объехал буквально весь мир, говорил на многих языках, заставляя нас рисовать проливы и острова, говорить с иностранными ударениями. Географию мы обожали, и я даже теперь люблю рассматривать и читать карты Древнего мира (греки, римляне, Палестина).
Когда во время войн немцы подходили к городу Всеволод Васильевич, страстный путешественник, на свой страх и риск пустился один через горы и перевалы на юг, в Грузию. И дальше следы нашего учителя теряются. Он, как подобает иным из героев Джека Лндона или Александра Грина, исчез: то ли его убили бандиты (экипировка у него была старинная, загранична, то ли погиб от голода, то ли попал под горный обвал. Совсем как у бессмертного Александра Грина ушел по дороге вникуда наш строгий и чудаковатый географ.
А химик - или по-нашему Химера – Александр Михайлович Москвитин!
Добрый, рассеянный (это у него мы украли серу и жгли на печке), он постоянно нас бранил: химию мы не знали, но рассказы о великих химиках любили.
Или математик Николай Петрович Мазуренко – по-нашему Никоп ёр- строгий, но снисходительный, особенно к моему принципиальному незнанию математики. Помню, что дядя Леонид Петрович помогал мне решать задачи. Он помнил все, что было связано с точными науками – вот так замечательно учили в стародавние времена.
Когда задачи по геометрии бывали безукоризненны, Николай Петрович делал невозмутимый вид и ставил мне отлично, чтобы уравновесить жалкие тройки, а то и двойки за контрольные.
— Аза Алибековна, какой предмет был вашим любимым?
— Самыми счастливыми были часы русского языка и литературы. Разве забудешь Антонину Владимировну Тихонову! Ее дочь Ирочка училась со мной в одном классе, она пела голос был прекрасный, соловьиный. Антонина Владимировна вела русский и была нашим классным руководителем. Но главный мой герой - Семен Федорович Андреев. Даже помню его домашний адрес: Артиллерийская, 25. Когда я уехала поступать в педагогический в Москву, мы переписывались с моим учителем. Семен Федорович – энтузиаст, живой влюбленный в поэзию и Маяковского. А мы за ним Маяковского любили, знали и читали, видели в нем героическое начало. Вот что значит настоящий учитель – увлечет и не заметишь, как попал в ловушку. С трепетом читала я стихи о Ленине и о том, что «жизнь пройдет, как прошли Азорские острова». Какое-то в этом во всем было колдовство. А потом пришлось «расколдовываться»: Семен Федорович погиб на войне.
— Вспоминаете ли своих школьных друзей?
— Круглые отличницы вроде одноклассницы Вали Полетаевой меня не очень привлекали, хотя танцевала она танго на выпускном вечере с сыном министра местого МВД превосходно. Вскоре отца арестовали. Или тоже отличница, Валина соперница, Вера Минкина… Она приглашала меня домой, все хотела узнать, почему и зачем я приехала из Москвы во Владикавказ.
Дома Вера с мамой говорила по-французски, правда, с русским прононсом, а я не растерялась и заговорила, как учила меня madame. Мать и дочь были несколько обескуражены.
Зато скромная Ирочка Тихонова привлекла свой нежностью, Ирочка Лотоцкая - своей полной несовременностью: мы вместе ходили из школы, она жила с семьей в конце улицы Осетинская, где стоял и наш дом. Они напоминали прежних институток. Главные забияки нравились мне больше всех: Светлана Шевандина - типичный мальчишка, мотоциклист (ее любимый спорт), Ира Ефимова - прекрасно воспитанная и вышколенная дома немкой - выучила нас всех немецкому ругательству Gesindel, что значит «сволочь». По-немецки как-то приличнее. Мне интересно было встречаться с Ирочкой Лотоцкой, «Лотосом». У нее была хорошая милая семья и хорошие книги. От нее я принесла сестренке детскую книжечку, о которой она помнила всю жизнь – «Приключения Грибуля».
Мальчишек меньше принимала в расчет.
Очень уж кроток был Сережа Рыпинский, очень уж здоров Роман, очень уж уныл Цаголов. Зато Сенька Уринов совсем не уныл, не здоров, не кроток, а настоящий псих: прыгает со второго этажа школы на улицу и ничего – жив. Потом с ним встретились случайно в Москве, в общежитии на Стромынке, и разбежались в разные стороны.
Предпочтение отдавала Борису Тибилову, жгучему брюнету, широкоплечему осетину. Сильному, положительному герою. Провожает меня из школы, дает серьезные советы. Когда расстались, - я уезжала поступать в Москву - подарил мне большую толстую тетрадь в переплете (знал, что я сочинять люблю) и сделал надпись на первой странице: «Тому, кого люблю как друга, и уважаю как сестру».
— Многие выпускники СОГУ помнят Вашу сестру, своего педагога Муминат Алибековну, которая тоже окончила школу №5.
— Сестра Мина, также как и я, посвятила себя науке, стала специалистом по французской литературе, доктором филологических наук, профессором СОГУ, заслуженным деятелем науки Северной Осетии. Она передала в Северо-Осетинский Государственный объединенный музей истории, архитектуры и литературы, ныне Национальный музей Республики Северная Осетия-Алания, 153 предмета, связанных с жизнью и научной деятельностью нашего дяди Леонида Петровича Семенова, внесшего свой вклад в открытие этого музея в 1927 г.
— Расскажите, пожалуйста, а как произошла ваша встреча с Алексеем Федоровичем Лосевым?
— После школы я поехала учиться в Москву. Вернувшись в 1944 г. с Алтая, из эвакуации, оказалась в Московском государственном педагогическом институте прикреплена как аспирантка к профессору Лосеву для изучения древнегреческих авторов. Вскоре стала своим человеком в доме Алексея Федоровича и его супруги Валентины Михайловны, они во многом заменили мне семью. Они были удивительные люди, тайно принявшие монашеский постриг еще в 1929 году во время гонений на церковь, прошедшие тюрьму и лагерь за свои религиозные убеждения. Под их влиянием я крестилась, стала их духовной дочерью.
— Не все наши читатели знают труды Алексея Лосева. Кем он был?
— Сам Алексей Федорович называл себя «философом мифа, числа и имени», другие — последним философом из плеяды мыслителей русского религиозного ренессанса. Он оставил огромное наследие, десятки книг, среди которых «Философия имени», «Диалектика мифа», восьмитомная «История античной эстетики». Теперь в Москве на Арбате работает «Дом А.Ф. Лосева – научная библиотека и мемориальный музей», рядом поставлен памятник философу.
На долю Алексея Федоровича выпало много испытаний. Пройдя тяжелый жизненный путь, он не был сломлен ни как ученый, ни как личность; до последних дней не утратил страсти к науке, всегда говорил и писал о самых абстрактных и трудных вещах максимально просто и проникновенно.
— Вы приехали вместе с Алексеем Федоровичем во Владикавказ 70 лет назад, в 1954 году. Расскажите об этой поездке.
— Лосев бывал во Владикавказе и раньше. Впервые он оказался тут в 1911-м, будучи гимназистом, а затем в конце 30-х годов, путешествуя по Кавказу с Валентиной Михайловной, жил тоже на Осетинской улице, напротив нашего дома, — на турбазе города Орджоникидзе, в бывшем дворце нефтяника Топы Чермоева. Конечно, тогда они не могли предположить, что девочка из Владикавказа однажды станет им близкой и родной.
В наш дом Алексей Федорович впервые вошел в 1954 г. После смерти Валентины Михайловны я по ее просьбе осталась жить рядом с Лосевым. Он к этому времени полностью ослеп, ему нужен был надежный помощник, чтобы продолжать научную работу. Между нами был заключен официальный брак, хотя супругами мы не были – ведь Лосев был монах. Так я стала помощницей во всех его делах, хранительницей его наследия.
Вспоминаю о поездке на Кавказ, и перед глазами встают живые картины. Вижу нас с Алексеем Федоровичем, гуляющих по перрону во время больших остановок, а из динамиков звучит голос Марка Бернеса: «Умирать нам еще рановато, есть еще у нас дома дела». На Осетинской нас встречали радушно, дни бежали незаметно. Помню, бродили с друзьями по «Сапицкой будке», заросшей густым лесом, устраивали пикники с бутербродами вблизи селения Чми в пользующейся плохой репутацией Воровской балке. Алексей Федорович и дядя Леонид Петрович за чаем вели долгие, незабываемые разговоры о литературе.
Нам, молодежи (к нам присоединились двоюродные братья и сестры) было весело. Сидели на каменных горячих ступеньках, ведущих в наш садик, под синим, тоже горячим небом, а потом отправлялись вместе с Алексеем Федоровичем в роскошный городской парк, по-старинному Трек.
— Кто из молодого поколения Вашей семьи принял эстафету научной деятельности?
— Дочь Миночки, моя племянница Лена продолжает династию, изучает историю русской культуры XIX — начала XX веков. Она стала доктором филологии, профессором МГУ имени Ломоносова.
— Аза Алибековна, удивительные события, встречи, определившие вектор Вашей жизни, наталкивают на мысль о предначертанности судьбы. Что Вы думаете об этом?
— Перебирая в памяти картины прошлого, дорогие мне лица, события, вспоминаю и лосевское определение Судьбы. Она, повторял Алексей Федорович, есть не что иное, как объективная действительность. И действительность эта совсем необязательно древняя, античная. Судьба организует действительность разных типов, в том числе и нашу, современную и мою, личную.
Незнание судьбы придает свободу поступкам человека, помогает ему действовать самостоятельно, независимо и даже как будто противоречить ей. Однако она, эта великая сила, все равно свое возьмет.